Что это за шум и шорох? Это на дневники вползаю полумёртвая я. Мы смогли пережить нашествие моего папА, при активной поддержке
Вирере. Но отец в этот раз был особенно хтоничен. Всё то время, что он у нас был (чуть больше суток) не разговаривал со мной и ничего не ел
в этом притоне разврата. Поясняю, всех знакомых хоть сколько-нибудь женского пола, мой отец записывает в любовницы нам с Аллором. При этом, под раздачу попадают (не) люди, очень далёкие от секса. Те, с кем мы флиртуем, подозрения не вызывают никакого. В разгар ада под названием «у Оленьки мало вещей» и «собери Оленькины вещи, я варю курицу», в наш бардак и безумие десантировалась
Айвин – забрать во временное пользование плащ Аллора. Как моего папА удар не хватил, я не знаю. Уже и не вспомню, как и в каком состоянии я пережила отъезд Ольги. Нервы у меня сдали окончательно, и какое-то время я провела на кухне, рыдая в обнимку с «Проклятием Чёрного меча» Муркока. Нет, Муркок – не причина слёз, а сильное и безотказное успокоительное.
Сейчас, в почти два часа ночи, до меня начинает доходить, что я пережила визит отца в
почти здравом уме. Впереди три месяца свободы от тяжкого мамского долга. Три месяца, наполненных книгами, текстами, снами и грёзами, встречами и чудесами. И какие-то начинаются прямо сейчас, пока я пишу этот пост.
Из окна веет сиренью, теплом, в ночи поют поезда, голоса у них грустные и протяжные, как у морских сирен, тоскующих об утраченной влаге.
Не могу не написать о смешном. ПапА старательно игнорировал не только меня, но и Константина. Стоически делал вид, что нет тут никакого хорька. Совсем. Ни капельки. В святой вере в ложность хорька, отец прислонился к клетке Константина, и едва не был укушен, хм, за попу.
Где-то в нервном ожидании
пришествия варваров приезда отца, потерялась первая гроза, которая не дошла до нас, но ворчала за горизонтом, первое и очень успешное купание Константина, начало лета и странное, волнующее и грустное ощущение от того, что в десять вечера светло, и деревья поют летними голосами.